«Из детей выкачивали кровь, а потом отправляли в газовую камеру»
Лидке было шесть лет, когда началась война. Девочка с мамой попали в плен в Бресте, а через год, который они провели в гетто под Минском, их в «телятнике» повезли в сторону Германии, – в вагоне, практически доверху наполненном людьми.
– Туалета не было, в полу просто выбили несколько досок, чтобы можно было справлять нужду. Чесотка, тиф, вши, – рассказывает женщина. – Умывали лицо и тело собственной мочой. Мама говорила, что это снимет зуд. Трупы выкидывали на станциях. Нас постоянно бомбили. А мы даже ждали бомбежек. Так было невмоготу, что хотелось, чтобы или разбомбили, или освободили.
Приехали в Польшу, в Кракове взрослых и детей разъединили.
— «Ма­а­ама, мамочка», — цеплялась я за подол мамы. Но меня и других детей отняли насильно. Маму погнали в Германию. Нас отправили в Аушвиц, в Освенцим.
Девочку в концлагере разместили в секторе, где были двойняшки или близняшки.
– Это мой брат Степка, – всем говорила девочка, как научила ее мама, показывая на худощавого мальчика.
Степке было примерно столько же, сколько Лидке. С ним и его мамой они сдружились по дороге и были неразлучны.
– А когда взрослые узнали, что в Освенциме есть детский сектор для близняшек, родители научили говорить всем, что мы двойняшки, чтобы не расставались.
Перед размещением детей побрили налысо, раздели догола, всю одежду сожгли и повели мыться.
– Помню крутящийся пол в какой-­то комнате. Мы стояли на этом полу, а два немца в противогазах поливали нас какой-­то едкой жидкостью – она лезла в уши, нос, глаза, разъедала мое расчесанное тело. Нас было пятеро или шестеро на этом крутящемся полу, а выбрались из комнаты трое. Остальные упали и скатились куда-­то в яму, когда пол слегка наклонялся. А я крепенькая была, я удержалась.
– Вы не представляете, какое это было счастье – оказаться в чистой робе, в деревянных колодках-­шугах, в чистеньком бараке. Можно было спать на нарах, а не в трясущемся вагоне! Но радость была недолгой. Чуть что – плеть от надзирательницы. Кормили плохо. Нас использовали, как сырье. Мне повезло, у меня была четвертая группа крови. У тех, у кого первая, которая подходит всем, быстро выкачивали ее, и изможденных обескровленных детей отправляли в газовую камеру.
А потом Лиду со Степкой разлучили.
– Он заболел, и его перевели в другой барак. До сих пор в ушах его крик, он плакал, вцепившись в мою робу. Мы иногда потом встречались с ним на плацу, когда стояли в очереди по забору крови. В последний раз, когда я видела его, подбежала к нему, а он меня даже не узнал, он стоял и молча плакал. А потом мне сказали, что нет больше Степки, а как он умер, я не знаю.

«Сделали пластическую операцию, чтобы убрать номер»
Папа разыскал дочку в детдоме под Москвой почти сразу же после войны. Отец велел, чтобы девочка держала рот на замке и никому не проговорилась, что была в Освенциме.
И девочка никому – ни звука, ни слова. Отца перевели на службу в Пермский край. В Чермозе девочке сделали пластическую операцию – убрали выжженный в Освенциме номер – 043885.
С мамой Лидия Алексеевна встретилась через полвека, когда ей было за 60, а маме – за 80. Папа уже умер. А мама сама нашла ее. После освобождения союзниками из немецкого концлагеря она жила в Бельгии.
– Я не переставала все годы думать о ней, шла по улицам и в каждой женщине искала ее, со временем как-­то все перегорело, – говорит Лидия Алексеевна. – Она была уже плоха, передвигалась на коляске, я к ней ездила несколько лет в Антверпен, пока она не умерла.
В Освенцим Лидия Алексеевна вернулась через 35 лет.
– Я поехала как турист в Польшу. В один из дней нас, я сама не ожидала, повезли в Аушвиц – теперь уже в музей. Я была в шоке. И ничего не видела, не слышала, у меня все плыло перед глазами. Во время экскурсии нам показали документальное кино – освобождение военнопленных русскими солдатами. И тут у меня вырвался крик­-стон, ноги подкосились, стали ватными. В одной из девочек я узнала себя! Польский гид даже испугался, когда увидел мою реакцию. И начал совать успокоительные капли. Я ему потом на ушко сказала, что увидела среди освобожденных детей себя. Он изумился: сказал, что в первый раз видит человека, который еще раз приехал в Освенцим. А во время ужина подарил огромный букет алых роз. Как нам удалось выжить? Я не знаю. Может, потому, что мы были детьми и не совсем понимали весь ужас происходящего?.. Знаю одно – не дай бог никогда этому повториться.

Вот фотография, которую Лидии Уткиной подарили смотрители Освенцима.